Акт двенадцатый.

Оказавшись в КЭЧи я встал перед глубокой пропастью проблем перехода армии на новые информационные технологии. Разумеется, я сразу сделал большой шаг вперёд. Увы, парашюта в качестве полезных указаний устава, пока не существовало в природе, поэтому действовать часто приходилось на импровизации.

Выяснив, что в лице меня отдел получил человека худо-бедно разбирающегося в компьютерах, а не только в базах данных, мой начальник скромно пожаловался, что его верный тихий комп последнее время притормаживал, а теперь и вовсе периодически выключается. Наружное обследование показало, что работает мой начальник уже не столько на компе, сколько на обогревателе, поскольку там температура ниже 70 не опускалась даже на корпусе, заботливо прикрытом кипящим бесперебойником для пущей пожароопасности. Смотреть температуру процессора я уже даже не стал, чтобы не пугаться лишний раз. Вскрытие показало, что ни один вентилятор внутри уже не то что не крутился, а вообще принципиально не двигался, став монолитом с корпусом. Из чего можно сделать вывод, что компьютер у начальника был очень качественный. Другой таких издевательств бы не вынес. Оперативно чиню это безобразие, благо с запчастями в Питере дефицита нет. Получаю достижение «тыжпрограммист восьмидесятого уровня».

Следствием достижения является неожиданное дополнение к рабочим обязанностям — мотаться под другим КЭЧ на предмет доведения их компьютеризации до минимально приемлемого уровня. Поскольку именно в ней начальство видело проблему с внедрением замечательной супер-пупер базы данных. К слову супер-пупер база была, на мой взгляд, в тот момент почти неработоспособной. Для работоспособности её следовало корректно заполнить данными, что предполагалось сделать вручную силами КЭЧей, но было совершенно невозможно из-за кривости сего программного поделия. Чтоб вы понимали, у неё не было не то что онлайн синхронизации (секретно же, какой интернет, окститесь), но даже нормальной репликации, которую можно было сделать хотя бы через армейскую телефонную связь. Как результат, элементарное добавление записи в классификатор нового адреса превращалось в адский квест с генерацией ключа, звонком по армейской телефонии до того НИИ где разработали базу и последующей рассылкой уточнённых данных на лазерных дисках через почту. А записей таких делать приходилось много, поскольку офицеры, выходящие на пенсию, имели обыкновение рождаться по всему СССР, и их адреса рождения в классификатор улиц России могли не входить.

С этим извращением надо было что-то делать, и начальство решило послать в секретный НИИ меня самого, в командировку. В Москву. В надежде, что хотя бы так я смогу что-то поменять. (Учитывая мои не секретные эмоции по поводу базы, возможно, начальство надеялось, что я хотя бы побью того, кто это там затеял.) И про эту поездку следует рассказать подробно.

Для командировки я, наученный горьким опытом, подготовил военную форму максимально наилучшим образом, на который был способен. Т.е. стал максимально похож на зелёный гвоздь с этой свежевнедрённой в войска огромной фуражкой. Билеты на проезд мне выдали за казённый счёт, что позволило мне в кои-то веки поездить в купе, а не в плацкарте. Как порядочный разгильдяй, знающий свои слабые места, я явился в купе первым. Была у меня мысль, что я хотя бы покажу себя кому-нибудь франтом в аккуратненькой форме, но реальность быстро разъяснила мне, что от формы я буду получать одни проблемы.

Вторым в купе заскочил майор, которому мне полагалось отдавать воинское приветствие. Третьим зашёл подполковник, которому приветствие отдавали уже вдвоём. Последним в купе зашёл человек в штатском, но ему я тоже немедленно отдал воинское приветствие. Нет, не по инерции, просто я его уже однажды видел у нас в КЭЧи. На моё приветствие он скромно, но с юмором ответил: «у вас, лейтенант, хорошая интуиция, далеко пойдёте, а у вас, товарищи офицеры не такая хорошая, но мы с этим поработаем.» Из чего я понял, что полковник ФСБ меня либо не узнал, либо решил сделать вид, что не узнал.

Надо сказать, быть младшим по званию в офицерском купе оказалось не так трудно как я думал. Возможно мне помогло хорошее теоретическое знание вино-водочной продукции, доступной в поезде. Я решительно отказался от предложенной проводником водки в бутылочках-стпоках, за которой меня послали офицеры, и принёс нормальную из вагона-ресторана. (Там тоже были небольшие сложности, поскольку мне сначала попытались всучить какую-то переоценённую бодягу, но волшебное заклинание «начальник поезда в курсе» всё решило. Увы, сейчас так уже не сработает...) Так что утром я десантировался в Москве, оставив товарищей по купе ехать куда-то в направлении Самары.

Москва встретила меня радушным утренним дождём, под которым я затопал на первую точку моего официального маршрута, представлявшую собой большую московскую КЭЧ с особой непроизносимой аббревиатурой, которую моя память милосердно не сохранила. Так что пусть будет просто московская КЭЧ. Там меня ждало первое серьёзное испытание этого похода — диск для супер-пупер базы данных, на который я собирал данные со всего Питера, оказался бесполезен. У них, видите ли, случился бунт машин. Замечательный сервер, живущий в отдельной стойке, посылал всех пытавшихся с ним работать, требуя срочного вмешательства системного администратора. Не менее замечательный факт заключался в том, что такового в этой КЭЧи не было. Совсем. Был какой-то майор, у которого данный сервер стоял в графе материальной ответственности, но знания этого майора не выходили за пределы «включить/выключить». Ситуация для него сложилась, как у кота Шрёдингера. С одной стороны сервер формально исправен, а с другой совершенно бесполезен. Кому звонить и что делать, решительно непонятно.

Но видимо, ангел-хранитель у майора был внимательный, поскольку вовремя послал к нему меня. С сервером я провозился пару часов, но в порядок его всё же привёл. Диск свой ему скормил. И намеревался уже срочно выдвигаться в следующую точку маршрута — тот самый НИИ, находящийся за МКАДом. Но мой вынужденный успех вызвал неожиданные сложности. Эти бюрократы меня начали временно переводить в Москву в качестве исполняющего обязанности сисадмина! И перевели бы втихую, но процесс застопорился на том моменте, что в Питере не было служебного жилья, которое бы я занимал, чтобы осуществить рокировку с таким же московским. Сюрприза не получилось, и меня начали обрабатывать не предмет «слушай сюда, старлей, будешь здесь как сыр в масле кататься, контракт подпишешь, квартиру в Москве получишь, когда-нибудь, а пока подпиши вот тут».

Ага, сейчас. Мой внутренний калькулятор немедленно оценил перспективы остаться в армии примерно лет до сорока пяти. Меньше бессмысленно, поскольку не наберётся выслуги. Я ведь не учился в училище, которое шло бы в зачёт. И уже тогда вместо квартир военным намечалась особая ипотека. Сиречь, долговое рабство, предполагавшее недослужившим огромное ничего, если не взять из воздуха недостающую сумму. А сумма обещала быть немаленькой, ведь жильё тут не из дешёвых. Также прикинул стоимость жития в малоизвестной мне Москве (дороже Питера, тогда как оклад лейтенантский, а пусть бы даже и капитанский, почти такой же). И никакого желания перебазироваться столицу у меня не возникло. Ни на оставшийся год, ни тем более на ближайшие лет двадцать.

Однако донести до москвичей моё нежелание быть облагодетельствованным оказалось делом непростым. Тем более, что это нежелание там никого особо не волновало. Пришлось изыскивать другой способ увильнуть. Благо, нашёлся он быстро — незаконченная задача, ради которой я и приехал. Вставив тормоз в колесо своей армейской карьеры, я умчался в НИИ.

Ну как умчался… Сел в троллейбус, в котором благополучно застрял в пробке. Выяснив, что одна остановка занимает двадцать минут, я бросил этот троллейбус и побежал греться в метро. К моему удивлению, метро почти сразу вывезло меня обратно на холодную поверхность и прокатило по Измайловскому парку. (Вот что значит не москвич, таким вещам удивляться.) Выйдя на Щёлковской, я обнаружил, что пробка, в которой мне довелось постоять, простирается не только досюда, но и далеко за МКАД. Посему, я совершил вынужденную прогулку до НИИ. Из-за чего прибыл туда уже почти к самому концу рабочего дня, еле успев застать того, кто собственно и создал, столь доставшую меня супер-пупер базу.

Кабинет творца был декорирован его сертификатами Oracle и двумя литературными неграми в звании лейтенантов. Сам творец, поняв, что нарвался на истинного ценителя своего шедевра, мужественно спрятался от меня за огромным столом. Из его слов я понял, что разработанная система изначально предполагала онлайн решение, а костыли с ключами он был вынужден добавлять от безысходности. И вообще он надеется, что всё наладится, когда в большой московской КЭЧ наконец запустят большой московский сервер, которому наконец будет нормальный сертифицированный удалённый доступ. (Ну запустил я его, и что?)

В этот момент я понял, что больше не хочу его крови. Я хотел, чтобы он жил, как минимум до тех пор, пока его мечта не исполнится. Чтобы он умер в мучениях от стыда, обязательно узрев результаты этого мероприятия. Сам же я мог только умыть руки, получив официальную подписанную индульгенцию для своего начальства о признании невыполнимости сроков внедрения текущей версии супер-пупер базы на местах. Для меня же эта бумажка означала принципиальную невозможность бросить питерскую КЭЧ и, как следствие, свободу от внезапного карьерного продвижения.

Обратный путь был значительно теплее и веселее. Пробка была анизотропной, т. е. в направлении города её не было. Так что я проехался в маршрутке. Билет до дома я покупал сам, а потому с облегчением взял плацкарт. Мне тогда казалось, что в купе я уже накатался. Меня даже не смутило место у санузла. Я был абсолютно счастлив, поскольку ещё не знал, что меня ждёт. А ждали меня попутчики. Муж, жена и ребёнок. Ребёнок был мал, криклив и почему-то очень хотел себе мою фуражку в постоянное пользование. (Я бы уступил, хоть в месте с формой и обязанностями, но так, к сожалению, не работает. Пришлось оставить всё себе.) Жена тоже была вполне обычной тётенькой. Выделялся муж. Первое, что меня в нём удивило, это как он вообще протиснулся до своего места, поскольку выглядел как обрусевшая версия гениального гавайского певца Израэля Камакавиовооле. Т.е. я бы нисколько не удивился, если бы выяснилось, что весит он килограмм триста. Как вы догадываетесь, его полка была верхней. Надо мной.

Разумеется, я срочно затеял меняться местами, но он наотрез отказался. Ему, видите ли, внизу тесно и неудобно. Я понял, что если что-то срочно не предпринять, то очень тесно и неудобно станет мне самому. Страх двинул меня на поступок, которого я стыжусь до сих пор. Я поменялся местами с его женой. В тот момент я был уверен, что уж она-то убедит его поменяться с ней. Каково было моё удивление, когда она даже не попыталась, а он действительно полез наверх. Вы когда-нибудь видели, чтобы полка плацкартного вагона гнулась по краю, а кронштейн прогибался? Я, когда увидел, что она спокойно ложится под эту ленту мёбиуса, понял, что спать мне сегодня не придётся. Лучше бы я сам туда лёг. Да, это наверное могла быть вполне мучительная смерть, но я бы не мучал себя мыслями о возможном сироте рядом. К счастью, мне повезло. Слава советским вагоностроителям! Вагон скрипел, вагон хрустел, но вагон смог это выдержать!

Когда на следующий день я заявился на службу, мой подполковник, глядя на меня сочувственно похлопал по плечу и утешил, что на него Москва тоже всегда производит сильное впечатление при поездках. Тогда я понял, что есть переживания, про которые нельзя рассказать так сразу. Должно пройти какое-то время, прежде чем появятся силы всё изложить. Лет двадцать, например, как сейчас. Так что я ограничился историей с моей не сложившейся московской военной карьерой. Вот тут стресс пришлось пережить уже ему.

Акт одиннадцатый.

Армия, это то место, где очень сложно не делать карьеру. Буквально. Чтобы застрять на одном месте и не получать ни новых званий, ни новых должностей, надо либо проявить нешуточный навык в дисциплине «косячество», либо оказаться настолько незаменимым специалистом на своём месте, что начальство сумеет процесс серьёзно замедлить.

Скажем, я без каких-либо усилий очень быстро из обычного лейтенанта стал лейтенантом старшим. Это называется «по выслуге лет». Выслуга у меня была где-то полгода, и сослуживцы мне клятвенно обещали, что больше таких простых лелвел-апов у меня не будет. В некотором роде накаркали.

Предполагалось, что я застряну на своём зенитном дивизионе на два года, до самого дембеля. Чтобы за это время успеть стать капитаном, надо было проявить себя каким-то очень необычным образом, причём желательно предварительно заняв капитанскую должность. А должности такие на дивизионе уже все расписаны и заняты. Но если рядом и освободится какая, так капитанов в армии достаточно, чтоб лейтенантов не беспокоить по таким пустякам. Был у нас правда майор, примерно моего возраста. Но про него говорили, что у него особый талант ублажать руководство аудиально. Я так не умел, да и не планировал.

Зато я умел работать с компьютерной техникой. Сказывались высшее образование и опыт работы с базами данных. Так что для меня нашлась масса вариантов применения без задействования серьёзной военной техники. Я побыл и писарем, и начальником службы ГСМ, и начальником склада запчастей, и даже поучаствовал в полной описи секретной библиотеки дивизиона. Так что с собой я чисто на всякий случай носил малый набор продвинутого пользователя начала двухтысячных, куда входили диски с полезными программами и операционками, флэшки с программами и драйверами, а также отвертки, острогубцы и аврийный тюбик термопасты. Ибо никогда нельзя было предугадать, не придётся ли мне сегодня что-нибудь такое эдакое разбирать, переустанавливать или чинить.

Это обстоятельство и сдвинуло колесо моей карьерной сансары. Однажды, в штабе полка, пытаясь выбить из местной бюрократии нужный документ, я столкнулся с обычной проблемой. У них не печатал навороченный лазерный принтер. Они уже всё возможное перепробовали — и перезагружались, и сам принтер выключали-включали, и картриджи вытаскивали-запихивали. Не печатает, хоть тресни. Не судьба тебе, лейтенантик, свою бумажку получить, короче. Но лейтенант в моём лице был крайне мотивирован бумагу всё же получить, ибо мотаться в штаб ещё раз на неделе мне совершенно не улыбалось. Так что принтером я занялся сам.

Внимательный осмотр показал два момента.
Во-первых, среди картриджей был один, назначение которого для местных жителей было абсолютно неизвестно. Зато было известно мне, как и то, почему его точно нельзя было просто так вытаскивать и запихивать обратно — он ведь предназначался для отработанного порошка. Порошка этого там уже было под завязку, поскольку никто его никуда никогда до сих пор не утилизировал. Надо было просто ссыпать этот пепел куда-нибудь, прежде чем возвращать картридж обратно. Это была простая проблема.
Во-вторых, принтер оказался настолько продвинутым, что контролировал качество бумаги. Пересушенную не котировал, и печатать на ней отказывался. Брезговал. Вот тут пришлось повозиться.
Заодно, пока возился, провёл среди местных бумагомарателей лекцию о важности проветривания помещений с подобной техникой. (Там реально топор левитировал бы в воздухе от ионизации. Неудивительно, что бумага ссыхалась в папирус.) Если техника казённая, то здоровье всё же своё.

За этим занятием меня и застал один из замов командира полка. У него была проблема. Ему срочно был нужен диск с виндой, но не абы какой, а строго с двухтысячной. И он нигде не мог его найти. А тут услышал, что кто-то рядом объясняет что-то на компьютерно-шаманском, и с шальной надеждой обратился ко мне. Разумеется, диск у меня был. Зам осведомился, откуда я тут такой образовался, и очень удивился, что я из «болотных лесников». А когда узнал, что я спец по базам данных, да ещё и из Питера, то схватился за голову и заржал.

Я тоже поржал с ним над иронией кадровых решений и забыл об этом разговоре, поскольку дел было выше крыши. Но зам не забыл, и диск вернул через посыльного. А через две недели меня временно перевели в КЭЧ (коммунально эксплуатационную часть) славного города Петра.

Почему именно туда? Это из-за того, чем данная часть занималась. А занималась она среди прочего ни много ни мало — распределением жилья среди офицеров, вышедших на пенсию. И была в этой КЭЧи проблема — база данных этих самых офицеров и собственно выстроенного для них жилья. База, с которой нормальный человек разобраться бы не смог даже с инструкцией. Только вот инструкции пока ещё не было. Да и сама база данных находилась в стадии вечной доработки большим напильником. Нужен был человек, способный эту жуть заставить работать, а штатных таких в армию из военкомата почему-то прислать не могли. Видимо сказывалось то, что по штату такой человек положен не был. Зато нашёлся я, и это временно стало моей проблемой. А, как вы наверняка знаете, нет ничего более постоянного, чем временное.

Одним из первых моих приключений на новом месте оказалось очередное напоминание о тесноте мира. С места в карьер меня бросили на сверку записей базы данных с реестром офицеров, которым надо было в кратчайшее время подтвердить своё желание участвовать в программе раздачи жилья в Пушкине. (Кто не подтвердит, тот и с носом, а не с жильём, короче говоря.) Им там уведомления рассылались по почте, но надо было сверить кто как-то отозвался. Список пришёл от нашего делопроизводителя в виде ёксельной таблички, собранной из донесений разных других КЭЧей. Предполагалось каждое такое ФИО сверить с супер-пупер секретной базой данных, формируя запрос за запросом.

Прогнав пару запросов, я понял, что не имею ни малейшего желания работать белкой-телефонисткой над бесконечным списком, как это предполагало начальство. Я выдрал из этой хвалёной базы dbf файл, обработал его немного, как умею, и со спокойной совестью доверил сверку двух рулонов компьютеру. Разумеется, результат шайтан-машины вызвал у моего подполковника законные сомнения. Впрочем, после проверки пары десятков случайных фамилий его скепсис уменьшился, но на этом история не заканчивается.

В списке не подтвердивших своё желание, вычитанному мной, благодаря скепсису подполковника, случайно обнаружилась одна примечательная для меня фамилия, которую я тут приводить не стану. Фамилия, имя, отчество и звание подозрительно совпадали с параметрами моего преподавателя с военной кафедры. Того самого, что не стал мне ставить заслуженную пару на итоговом экзамене, а вместо того умотавшего курить. Я решил лично удостовериться, что он точно не желает получить квартиру в Пушкине. (Это было вполне вероятно, если он желал получить недвижимость в другом месте, тогда ему оставался сертификат. Но, положа руку на сердце, рациональным такой подход не был. На офицерский сертификат в Питере можно было получить разве что комнату в коммуналке, тогда как в Пушкине квартиры были полноценные.)

Но как это сделать? Да ещё и в пятницу вечером, когда последний срок обращения — ближайший понедельник. Мне пришлось напрячь оставшихся в вузе знакомых по профсоюзной линии, чтобы по цепочке выискать телефонный номер, уволившегося пару лет назад преподавателя. Но у меня всё же получилось, и вечером я дозвонился. Преподаватель, видите ли, торопился на рыбалку и говорить сначала не хотел. Меня он сходу не вспомнил, но мои слова про службу в КЭЧи резко сменили его желание повесить трубку на живую заинтересованность. Разумеется, ни про какую такую пушкинскую программу он оказался не в курсе, поскольку уведомления если и приходили, то куда-то не к нему. Так что свои планы на понедельник он очень бодро пересмотрел.

Вечером в понедельник наш отдел в КЭЧи задержался после рабочего дня, поскольку всем составом ел варёных раков. Это не была взятка. (Да и как бы изменили эти раки поведение делопроизводителей?) Это было от души. Два ведра, оставленных одним из офицеров-посетителей, примчавшимся подтвердить своё участие в пушкинской программе. Увы, я не видел, кем именно, поскольку КЭЧ всё же довольно большая, и за всеми не уследишь, но, кажется, я знаю от кого были те раки.

Акт десятый.

Вообще армия для меня оказалась не столько местом отбывания повинности, сколько своеобразным обучающим полигоном. Причём учиться на нём полагалось тем дисциплинам, которым я добровольно обучаться наверняка бы не стал. Речь, конечно же, не о разборке-сборке автомата Калашникова, в которой я не особенно преуспел. (Если не считать отбивание ладони об шомпол. С этим всё получилось лучше, чем хотелось бы.) Речь о своеобразном армейском комплексном видении мира, которое я без натяжки могу назвать практической философией. И гуру это философской школы — Старшина.

Наш Старшина в этом смысле был абсолютно каноничен. Его возраст был неопределенным, как и его настоящее воинское звание. Как среди прочего писарь, я их, конечно, знал, но смысла в таких данных было немного. Разговаривал Старшина либо матом, либо строго по уставу, либо философскими истинами, периодически смешивая всё это в разных пропорциях. Причем истины всегда излагались строго применительно к обстоятельствам. Скажем, извлекая вечером второго января из холодильника чан засохшего салата оливье с чётко узнаваемым отпечатком лица, он мог задумчиво протянуть: «нда, слаб он духом - сильные духом спят в торте.»

Реакция Старшины на обстоятельства всегда была искренней, но в ней никогда не было места гуманизму. Что зачастую делало ситуацию смешной и жуткой одновременно.

Солдат жалуется, что пропорол пятку гвоздём — Старшина сохраняет олимпийское спокойствие, отправляет солдата к фельдшеру и отечески пеняет, что не надо было босяком ходить. Солдат оправдывается, что был в тапках — Старшина немедленно взрывается эмоциями : «так ты казённый тапок пропорол, дятел?!.»

Солдат приводит к обедающему Старшине мальчишку, ужаленного шершнем в ухо. (Разумеется, детишек из детдома предупреждали про гнездо шершней, и как держаться от него подальше. Разумеется, не помогло, скорее наоборот.) Старшина безэмоционально ест борщ.
Солдат настойчиво выпрашивает реакцию. Старшина вздыхает и обещает: «ладно, доем, и двину твоему чебурашке во второе ухо для симметрии.» Шершней, что характерно, больше никто не трогал.

Или Старшина некоторое время безучастно наблюдает за мной, как я во время перерыва ем в дежурке брикет арахисового козинака. (Очень удобная штука в моих обстоятельствах, ибо хранится вечность, а места занимает мало. Иногда это был весь мой обед, между прочим. Из-за того, что кто-то особо умный директивно запретил офицерам питаться в солдатской столовой. А другой-то у нас и не было. Как и сухпайков на каждый день.) От предложенного мною куска отказывается, но задумывается. Потом светлеет и спрашивает, съем ли я так весь брикет? После моего утвердительного бурчания он просит не торопиться и вызывает в дежурку двух провинившихся солдат, после чего говорит: «вот ваше наказание, олухи — сидите тут и смотрите как лейтенант жрёт сладкое, а я на вас посмотрю, чтоб не отворачивались, ибо не фиг общественный сахар из кухни себе в чай тягать».

Или командир дивизиона и начальник штаба эмоционально обсуждают как освоить средства, выделенные полком на обустройство штаба. Среди прочего начштаба мечтательно описывает свойства кондиционера, который так замечательно спасает летом от жары. Командир прерывает эти мечты лаконичным «пару дней потерпишь, закупим лучше обогреватель». Старшина, глядя на них издалека, пророчески отмечает: «ни черта они не купят для штаба - в казарме отопление с восьмидесятых не меняли». Котел отопления казармы действительно взорвался той же зимой.

Или двое солдат против моего совета воспользовались возможностью сменить кирзовые сапоги на свежекупленные новенькие берцы. Разумеется, сходу стёрли себе ноги. Разумеется аккурат к запланированному большому летнему полковому кроссу. Начали просить войти в их травмированное положение. Старшина вошёл. Так я впервые увидел, чтобы кто-то летом совершал кросс в валенках.

Или про перекур. Перекур в армии священен, почти как намаз в исламе или шаббат в иудаизме. На его время любые работы прекращаются. Но распространяется он только на тех, у кого есть соответствующий религиозный символ в форме папиросы или сигареты. Для особо продвинутых адептов допускается трубка, но с рядом оговорок. Разумеется, я как некурящий не имел возможности официально получать соответствующие перерывы, но критичным было не отсутствие у меня полезной привычки, а неимение опалённой сигареты и как следствие — невозможность оной делиться.
Я решил эту проблему, изготовив вечную сигарету. Заранее опалённую, красочно присыпанную на кончике блёстками и залакированную для пущей сохранности. (И ещё пачку обычных для сеансов стрельбы окружающим.) Старшина выступил гарантом, подтверждающим, что такой подход соответствует скрижалям. Мол, про детали привычек в уставе не написано и: «эх, лейтенант последнее время ленивый пошёл, ему проще сигареты окружающим раздать, чтоб ему надымили, чем самому раскочегаривать».

На кухне старшина появлялся редко. Там была территория повара, приезжавшей к нам в казарму как на обычную работу. Сам же старшина её зачастую и подвозил, не забывая сказать что-то в своём стиле: «Ну что вы мне опять с дверью делаете? Приду к вам после обеда холодильником хлопать!»
Но если уж заходил, то мало не показывалось никому.
- «Дятел, ты как нож держишь? Ты ж так никогда не зарежешься! Возьми уже картофелечистку и не позорься!»
- «Куда потащил? Какая помойка, а свинью кто кормить будет? Как перебьётся? Сам хрюкать будешь в хлеву перед офицерами, если околеет!»
- «Перестань лезть в котёл, дурень, ты мне весь дивизион каннибалами сделать хочешь?»
- «А ты вообще что тут забыл Магомед? Я тебя зря что ли от нарядов на кухню освобождал? Тут свинину готовят! Когда готовят? Да почём я знаю? Когда-нибудь. То что её здесь никто в глаза не видал, это не повод тебе здесь торчать!»
- «Да оставь ты эту рыбину. Не видишь, она своей смертью померла? Не тревожь её цинковый покой!»
- «Ты, ходячая пропаганда вегетарианства, ты что с мясом делаешь? Думаешь оно от заплесневелого батона вкуснее станет? А ну покажь, куда нормальную хлебину дел, ворюга!»
- «Этой сковородой пользовались ещё когда дивизиона не было, а ты её разбил! Ну хоть об свою голову, я надеюсь?»
- «Если коллектив тебе в чай плюнет, ты утонешь, а если ты в чай коллективу плюнешь — он тебя закопает!»
- «Митриевна, ты чего в меню гороховую кашу с фасолевым супом поставила на мой наряд? Эти ещё ладно, в противогазах поспят по тревоге, а мне как быть?»

Надо сказать, что в отношении офицеров цинизм Старшины оставался на том же стабильном уровне. Скажем, мне он мог высказать что-то вроде: «тебя как в штабе полка вчера забыли при отъезде и ты пешком двадцать километров шёл, как получилось, что мы тебя на дороге дважды обгоняли, и вообще ты в городке раньше оказался?» Идея, что меня можно было в один из этих разов подобрать, ему в голову просто не приходила. Действительно, а зачем, если я по дороге как-то сам впереди выездного краза оказался? Я ведь и сам отлично справлялся. Просто ему непонятно как.

Впрочем, всё это не говорит о какой-то принципиальной чёрствости Старшины или о его тотальном невнимании к людям. Просто на мелочи он не разменивался. Если, например, надо было снимать поранившегося солдата с тридцатиметровой вышки — туда лез именно Старшина. (Ну и я тоже, но я всё же был дежурным офицером.) Когда один из солдат у нас решил по дурости потонуть в ближайшем болоте, то именно Старшина, а не дежурные услышал его отчаянный крик и первым бросился на помощь, подняв по тревоге всех остальных. И именно Старшина лично гнал машину как безумец, когда мы везли в полк отравившегося антифризом рядового.

Благодаря Старшине я понял, что человек, которому в обычное время лучше не попадаться на глаза, в критический момент подчас может сделать больше, чем кто-либо ещё, чтобы спасти твою жизнь.

Акт девятый.

Одной из отличительных особенностей своего армейского бытия я бы назвал совершенно уникальную творческую атмосферу.

Нет, это не значит, что там как-то особенно хорошо придумывались стихи или писались картины. С этим делом обстояло скорее наоборот. Зато придумывание самых разных способов реализации ещё более разных задач было неотъемлемой частью моей службы. Причём не потому, что я как-то особенно этого хотел или чем-то выделялся среди остальных. Просто регулярно появлялись задачи, решение которых изначально предполагало какое-то стандартное решение, но решение это оказывалось решительно недоступным. При этом необходимость хоть какого-то решения задачи никуда не девалась. Как следствие, в армии я встретил огромное количество людей, способных успешно решать проблемы казалось бы совершенно неподходящими для этого способами. Причём не в индивидуальном порядке, а коллективно. В чём мне, разумеется, неоднократно довелось участвовать.

Чего только нам не приходилось делать… Мы собирали автозапчасти из полиэтиленовых сантехнических труб или даже подручного дерева. (Можете представить себе деревянный цилиндр для двигателя тягача? А чтоб машина на нём марш-бросок пережила?) Мы собирали самодельную сигнализацию с батареей сигнальных петард на случай потери питания от аккумуляторов. (К нам даже залез самый настоящий диверсант, пытавшийся эту сигнализацию обесточить. Ох и сюрприз же его ждал, когда у него получилось…) Мы тушили начавшийся лесной пожар дымовыми шашками. (Сработало. Так, конечно, не потушили, но замедлили достаточно, чтоб успеть подогнать средства пожаротушения.) Мы вскрывали насмерть сломавшийся в закрытом положении сейф с документацией с помощью гидравлического привода радиовышки. (Улетевшей дверью сейфа срубило не спрятавшийся в окопе столб электропередачи.) Короче, я по полной проникся этим духом и долгое время действовал соответственно.

Например, когда я служил в КЭЧ (коммунально эксплуатационная часть), там ночью прорвало трубу горячего водоснабжения. Да не просто прорвало, а над гипсокартонным потолком. Чтобы поток горячей смеси снайперски поражал драгоценный лазерный принтер до самого момента обнаружение протечки дежурным. Т.е. порядочно. Принтер был выключен, так что грамотная сушка имела все шансы вернуть бойца в строй. Если бы не одно но. Вода была тёплой. Не настолько, чтобы принтер деформировался, но достаточно, чтобы его хорошенько забило смесью бумаги и гипса, после засыхания превратившейся в массу настолько плотную, что она не уступала по прочности камню. Мне, как тыжпрограммисту по цепочке поступила срочная задача — отчистить любой ценой, не повредив аппарат. Для чего товарищ полковник любезно выделил мне время в ночном наряде аж до утра. И рабочий инвентарь в виде драгоценнейшего спирта с ветошью.

По замыслу полковника проблем возникнуть было не должно, но они всё же возникли. Драгоценный спирт оказался для указанной задачи реактивом неподходящим. Пластик принтера он растворял куда как с большим рвением, чем гипсо-бумажный ком. Что же делать? Этот вопрос по цепочке от меня поехал обратно наверх, остановившись на подполковнике. Ответ от него пришёл быстро - разумеется, использовать для означенной очистительной миссии что-то другое. Что именно — это уже на моё усмотрение. А чтобы у меня был выбор, мне выделили доступ к каптёрке с растворителями и канистрой бензина.

Оставшись один, за ночь я перебрал всё предложенное, но без особого результата. Что, разумеется, меня не остановило. Закончив с каптёркой, я принялся за аптечку, где обнаружил спирт нашатырный. Вот он пластик не портил (концентрация этилового спирта в нём была не достаточно велика), а несостоявшуюся гипсовую скульптуру наоборот, успешно расслаивал, пользуясь нестойкостью бумажного элемента к аммиаку.

Но есть проблема - нашатырный спирт ощутимо так попахивает хакарлем. (Хакарль — исландское антинародное блюдо, представляющее собой тухловяленное мясо акулы. Причём тухлят это специально, поскольку свежее оно ещё больше воняет выгребной ямой.) Как следствие, выдержать хотя бы пять минут работы с ним в потребном состоянии — задача для супермэна. А уж во что превращается атмосфера в помещении, лучше не говорить. Но я ведь при исполнении, и мне полагается что? Правильно, противогаз. В том числе с зелёными патронами от аммиака. Посему экипируюсь в противогаз и подменную одежду, запираюсь в дежурке, где предусмотрительно открываю настежь окно, и приступаю к археологическим работам по извлечению принтера из залежей гипса.

Разумеется, спокойно закончить начатое мне не дали. Полковник среди ночи вдруг проснулся от кошмара и обеспокоился тем, что выдал доступ свежему, малоизученному лейтенанту аж ко всему драгоценному спирту в сейфе сразу. Столько ведь не требуется для чистки маленького принтера? Куда этот лейтенант употребит спирт и сколько? Надо срочно проверять, не пьян ли дежурный! И лучше бы лично.

Прибыв в КЭЧ полковник уже по распахнутому окну заподозрил, что дело дрянь. Тихо прокравшись в помещение, воспользовавшись своим ключом, он узрел меня через прозрачную перегородку. Выглядел я колоритно. Одет в форму без знаков различия, заляпанную следами разных масел и кислот, украшенную свежими гипсовыми струпьями. На голове противогаз с натянутым поверх налобным фонариком. (В дежурке было темновато для проводимой мною работы). В руках пульверизатор и насадка для душа (я её подсоединил к пылесосу, включенному в реверсивный режим, чтоб сдувать отчищенное). Полковник резко открыл дверь стеклянной перегородки в полной уверенности, что наблюдает алкогольное безумие в моём исполнении. Полагаю, что единственной причиной, по которой от амбре он немедленно не упал в обморок, было то, что именно нашатырный спирт используют для приведения павших в чувство. Он даже подойти ко мне не смог, лишь разразился отборнейшим матом сразу на двух языках. Причём один язык, как я позже узнал, был исландским, в котором полковник оказался большим знатоком. Собственно, от него я и узнал про хакарль, но несколько позже. И ещё много разных полезных слов.

Окончилась эта история относительно хорошо. В том смысле, что принтер я оживил, а дежурку удалось проветрить достаточно, чтобы перестало казаться, будто дежурный по доброте душевной приютил в ней парочку бомжей. Даже растрата драгоценных картриджей для противогаза не стала проблемой, поскольку полковник щедро наперёд засчитал мне прохождение плановых учений по РХБЗ (радиационная, химическая и биологическая защита).

Ибо победителей в армии не судят. Может именно поэтому у нас армия — это сплошные победители. Другие просто не выдерживают суровый естественный армейский отбор.

Акт восьмой.

Когда люди говорят об армейском быте, то обычно вспоминают про две вещи — бюрократов и алкоголь. И если про бюрократов я уже неоднократно говорил, то про алкоголь пока не упоминал. Пора восполнить пробел. Алкоголь в армии занимает совершенно особенное место, причем совершенно не то, которое можно предположить со стороны.

Начну с солдат. Разумеется, среди них специалисты по употреблению спиртного мне не встречались. Зато встречалась масса любителей. Разумеется, все попытки солдат добраться до этилового коктейля, офицерами пресекались любыми возможными способами. И без алкоголя в крови солдат ПВО та еще проблема, а уж под градусом… Но запретный плод особенно сладок, поэтому за спиртным зачастую тянулись даже мусульмане.

Практиковалась полевая алхимия. И нет, это не было изготовление какого-нибудь самогонного аппарата из подручных средств. (По крайней мере мне такие умельцы среди солдат не попадались.) Хотя казалось бы — делов-то, но нет. Зато попыток получить спирт аки философский камень было не счесть. Эти недоделанные Парацельсы пытались выделить спирт из любого антифриза, любого очистителя и даже растворителя или нашатыря. Но что хуже — никогда не было недостатка в желающих провести опыты по дегустации на себе. Так что лекции о ядах, причем с картинками последствий, я был вынужден проводить регулярно.

Не менее популярно было и банальное воровство. Украсть хотя бы скрепку у товарищей было недопустимым крысятничеством, а потому воровали крайне редко, но почему-то на алкоголь это правило не распространялось. Да, бутылку тебе в итоге вернули бы, словно она и не пропадала, но не содержимое. Так что всякие ёмкости со спиртом, предназначенным для протирки всего и вся (техники же на дивизионе навалом) пустели волшебным образом, достаточно было отвести взгляд. Не спасали ни сейфы, ни печати, ни обещания «губы» — только личный контроль.

Но самый распространенный способ, конечно, заключался в том, что любой солдат оказавшийся в зоне доступа вино-водочного магазина немедленно извлекал из потайного кармана собранную в складчину заначку, дабы поменять эту заначку на волшебный эликсир. Офицеры, разумеется, не имели официальной возможности изъять заначку, зато имели возможность изъять эликсир, каковой возможностью регулярно пользовались, но по-умному. Надо учесть, что солдаты были в лучшем случае двухгодичниками (позже и того меньше), а офицеры служили дольше, почему знали потенциальные тайники куда как лучше мальчишек, но палить это знание не любили, предпочитая ловить солдат уже после извлечения клада.

Разумеется, меня как «пиджака», призванного из запаса, об этой элементарной двухходовочке вовремя не предупредили, отчего я поломал все традиции, засветив солидную часть тайников уже в первом своем суточном наряде. За день я собрал почти пол ящика бухла, но ситуация очень быстро вышла из-под контроля. Солдаты обнаружили пропажу и прореагировали неожиданным образом — решили устроить пьянку этой же ночью. Как потом выяснилось, они решили добить свои запасы самостоятельно, дабы они не достались врагу. В общем, спасибо за произошедшее мне никто не сказал.

Ещё солдаты норовили послать за бухлом засланца. Путь до магазина не близкий — больше десятка километров, да еще и по болотам, но рисковые скороходы находились. Один даже ночью пошёл напрямик. Чудом выжил. Остальные, к счастью, бегали по дорогам. Но особой популярностью способ не пользовался, поскольку не отличался результативностью. Дело в том, что буквально рядом с магазином жил один из наших офицеров. Он обычно и встречал посланца на выходе из магазина, поскольку телефонный звонок обгоняет даже самые быстрые ноги. Главное было вовремя обнаружить нехватку кадра.

Но был в плане-перехвате дефект, который мы узнали, когда на базе дивизиона на месяц открылся летний лагерь для детдомовцев. Разновозрастные пацаны учились мужской науке и своими глазами могли посмотреть, где окажутся, если не озаботятся высшим образованием (т. е. наверняка). Как-нибудь расскажу об этих детишках подробнее, а пока лишь упомяну, что солдаты легко нашли с ними контакт и как следствие — получили идеальных засланцев за бухлом. Формально детям алкоголь продавать никто не должен, но кого ж такое когда останавливало.

А заниматься этими детишками, учитывая моё учительское пришлое, пришлось догадайтесь кому. Представьте себе моё удивление, когда пришлось изымать у них отнюдь не лимонад. Причём дети детдома были молчаливей агента 007 и сдавать заказчиков отказывались напрочь. Пришлось пойти на коварную хитрость. Я не стал конфисковывать контрабанду, а просто подменил её. На отличный горький безалкогольный тоник. Чем напрочь испортил отношения заказчиков и курьеров. (Правда, едва не вызвал самосуд, но обошлось.)

Но куда солдатам любителям до офицеров профессионалов?

До службы часто слышал, что в армии все всегда бухают. Мол, только моряки да медики могут перепить офицера. После службы я в эти мифы, конечно, не верю. Бухают не все и уж тем более не всегда. Но уверен, что никто не сможет перепить офицера и остаться здоровым.

Служба в армии — это регулярные, повторяющиеся в случайные промежутки времени стрессы. Да и само ожидание аврала — уже стресс. Нет ничего удивительного, что офицеры этот стресс снимали самым доступным способом. Не на постоянной основе, а постфактум.

Пусть я и не абсолютный трезвенник, и позволяю себе шампанское под новый год или кагор на Пасху, но по меркам армии это даже не смешно. И моя трезвость грозила стать проблемой. В армии чревато быть не таким как все. Если после успешно проведённых учений бухают все кроме дежурных, а ты трезвый — лучше бы тебе быть этим самым дежурным. Исключения бывают, но такое особенное положение человек должен чем-нибудь заслужить. Скажем, у нас был один лейтенант, которому единогласно было даровано право не пить на любой сходке.

Как он получил особый статус? То, что он был отличником физической подготовки на статус не влияло. Умение гнуть неразъемные ломы не было редкостью. Увлечение йогой встречалось реже, но на статус также не влияло. (Его частенько можно было застать в комнате, стоящим на руках и при этом почитывающего книжку, лежащую перед ним на полу.) Влияло то, что он творил когда выпьет хоть немного. Говорят, в последний раз когда его убедили чуть-чуть выпить, чтоб не выделять из коллектива, он хотел вознестись к Будде. С крыши. И едва не вознёсся вместе с тремя офицерами, стремившимися его остановить.

Коллеги сначала честно пытались обучить меня хитрой науке выпить ровно столько, сколько способен выдержать организм и ни каплей меньше, но бросили это дело. Для выяснения моих возможностей меня на первом же празднике напоили до потери мною памяти. (Надо сказать, это было не очень много, ибо опыта у меня в этом плане не было.) По результатам пьянки я узнал мнение коллектива — йогу ещё можно давать иногда выпить, а писарю никогда. Пусть пьёт своё шампанское по праздникам. До сих пор теряюсь в догадках, чего я такого сотворил в бессознательном состоянии, чтоб получить такой результат. Даже командир отказался разъяснять детали, ограничившись тем, что решение коллектива единогласное, и спорить с ним он не будет.

Так что любая сходка у нас имела двух гарантированных дежурных. Одного на день проведения и одного на следующий, когда остальные борются с бодуном. Разве что мы иногда менялись между собой. Зато все остальные…

Творили всякое. Скажем, своего соседа по комнате я однажды встретил вылетающим через закрытое окно крыльца нашей общаги. Его этот полёт нисколько не смутил, он сразу бросился обратно, что-то кому-то доказывать. Трезвый я бросился за ним следом, правда через дверь, а потому опоздал. Ожидал я увидеть драку, а встретил несколько обнявшихся сослуживцев, усевшихся прямо на коврике нашего йога. До сих пор гадаю, зачем и как мой сосед вылетел из окна, повторяя популярный голливудский трюк? Сам он этого, разумеется, не помнил. Ну и ещё мне немного интересно, как он при этом умудрился даже не порезаться?

Тогдашний начальник штаба во время одного такого снятия стресса зачем-то угнал машину одного из наших лейтенантов. А когда за ним погнались и начали догонять, уронил эту машину в кювет и бегом скрылся в лесу. (Кстати, не разбил, как ни странно.) Вернулся он только вечером следующего дня, когда уже начали готовиться пытаться искать его тело. Оказывается, когда проснулся, подумал, что заснул на охоте, до которой был большой любитель. Почти весь день ходил по своим следам в лесу и искал своё драгоценное ружьё. Отчаялся лишь на закате.

Удивительное дело, за два года я наблюдал считанное по пальцам количество пьяных драк, причём ни одна такая не произошла между офицерами. Даже в состоянии без пяти минут бревна они умудрялись заботиться друг о друге и вверенной боевой технике. Да что там друг о друге… Один умудрился в таком виде найти себе спутницу жизни, с которой, на момент написания этого текста состоит в браке до сих пор, а ведь уже почти двадцать лет прошло. История получилась такая, что по ней можно было бы снять неплохую романтическую комедию. Но поскольку я не комедиограф, то буду краток. И имена на всякий случай проставлю от балды вместо настоящих.

Лейтенант Никодим прибыл к нам из вечно солнечного города Новосибирска. (Синоним с его слов, сам я там не был.) Ни в какой такой Кингисепп, куда его направили, он ехать изначально не планировал, но пришлось. С собой он хотел взять свою любимую, но ей Кингисепп оказался нужен ещё меньше чем ему, и та любовь оборвалась на драматической ноте. Разумеется, друзья-товарищи, в особенности новые, усердно помогали Никодиму залечивать сердечную рану известным эликсиром. Помогало неплохо, но только на время. Посему один из старших товарищей, хорошо знакомый со жрицами Богини ночных бабочек, обитавшими в Кингисеппе, заказал Никодиму целый десант специального назначения для вышибания остатков любви. (Вот такая она, настоящая бескорыстная мужская дружба.)

Десант бабочек в виду количества выдвинулся на спасательную операцию в обычном рейсовом автобусе, немало поразив количеством привычного ко всему водителя. Но операция натолкнулась на неожиданное препятствие в лице лося. (Лось — это такая огромная рогатая туша, перемещающаяся с огромной скоростью, причём абсолютно бесшумно.) Реакция водителя спасла от повреждений и лося и пассажиров автобуса, но автобус дальше сам ехать уже не мог. В общем, спасать спасательный десант поехали бравые военные, вместе с Никодимом. К застрявшим девицам рванули аж на двух кразах всей толпой, даже те, кому до бабочек дела не было, и кому стресс снимать не требовалось. Что было дальше, когда десант добрался на казенных машинах, куда заказывали, думаю в общих чертах можно догадаться. Само по себе вытаскивание пассажирского автобуса из кювета — тот ещё стресс, который надо снять обязательно. Досталась Никодиму только одна девушка, поскольку остальных бывалые гусары бодро расхватали. Но Никодим в тот момент, разумеется, по этому поводу особенно не расстраивался. Особенно с учётом того, что банкет оплачивал не он.

По настоящему интересное началось утром. Утренний рейс забрал в город много девиц, но та, с которой утешался Никодим, никуда не уехала, оставшись дрыхнуть в его кровати. Более того, у неё ещё и обозначился значимый такой чемодан с вещами, на который Никодим вечером внимания не обратил. Это навело лейтенанта на некоторые подозрения, которыми он поделился со мной, как с единственным человеком, не мучающимся похмельем. В первую очередь его интересовало, не мерещится ли ему, что девушка вчера проявляла несколько меньший энтузиазм и профессионализм, чем должна была бы в имеющихся обстоятельствах? На что я честно признался, что проявляла она вовсе не интерес, а готовилась насмерть драться за свою девичью честь. Даже парочке гусар по мордасам успела съездить, пока не отстали. Но конкретно с Никодимом не воевала. Более того, с интересом выслушивала всё то, что он воодушевлённо и весьма подробно высказывал о своих несостоявшихся планах.

В общем, девица оказалась племянницей командира арсенала, приехавшей переночевать у дядюшки по причине потери места в студенческом общежитии из-за низкой успеваемости и общей исключительности. А что в «автобусе любви» оказалась, так на то он и обычный рейсовый. Но до квартиры дядюшки, как вы понимаете, не добралась. Её необратимо впечатлили долгосрочные планы пьяного Никодима. После этого был ещё момент, когда Никодима собирался необратимо впечатлить командир арсенала, но обошлись свадьбой. Короче, затея с выбиванием несостоявшейся любви сработала на все сто.